Я пишу тебе, сестрица,
Только быль - не небылицу.
Расскажу тебе точь в точь,
Шаг за шагом брачну ночь.
Ты представь себе, сестрица,
Вся дрожа, как голубица,
Я стояла перед ним,
Перед коршуном лихим.
Словно птичка трепетало
Сердце робкое во мне,
То рвалось, то замирало…
Ах, как страшно было мне.
Ночь давно уже настала,
В спальне тьма и тишина,
И лампада лишь мерцала
Перед образом одна.
Виктор вдруг переменился,
Стал как-будто сам не свой,
Запер двери, возвратился,
Сбросил фрак с себя долой.
Побледнел, дрожит всем телом,
С меня кофточку сорвал…
Защищалась я несмело -
Он не слушал, раздевал.
И бесстыдно всё снимая,
Он мне щупал шею, грудь,
Целовал меня, сжимая,
Не давал мне вздохнуть.
Наконец, поднял руками,
На кроватку уложил.
«Полежу немного с Вами»,
Весь дрожа, он говорил.
После этого любовно
Принялся со мной играть.
А потом совсем нескромно
Стал рубашку поднимать.
И при этом полегоньку
На меня он сбоку лег.
И старался по-маленьку
Что-то вставить между ног.
Я боролась, защищалась,
Отбивалася рукой -
Под рукою оказался
Кто-то твердый и живой.
И совсем не поняла я,
Почему бы это стало:
У супруга между ног
Словно вырос корешок.
Виктор, всё меня сжимая,
Мне покоя не давал, -
Мои ноги раздвигая,
Корешок туда совал.
Я из силы выбивалась,
Чтоб его с себя столкнуть.
Но напрасно я старалась -
Он не дал мне и вздохнуть.
Вся вспотела, истомилась
И его не в силах сбить,
Со слезами я взмолилась,
Стала Виктора просить,
Чтоб он так не обращался,
Чтобы вспомнил он о том,
Как беречь меня он клялся
Ещё бывши женихом.
Но моленьям не внимая,
Виктор мучить продолжал:
Что-то с хрустом разрывая
Корешок в меня толкал.
Я от боли содрогнулась…
Виктор крепче меня сжал,
Что-то будто вновь рванулось
Внутрь меня. Вскричала я.
Корешок же в тот же миг
Будто в сердце мне проник.
У меня дыханье сжало,
Я чуть-чуть не завизжала.
Дальше было что - не знаю,
Не могу тебе сказать.
Мне казалось: начинаю
Я как будто умирать.
После этой бурной сцены
Я очнулась, как от сна.
От какой-то перемены
Сердце билось, как волна.
На сорочке кровь алела,
А та дырка между ног
Стала шире и болела,
Где забит был корешок.
Любопытство - не порок.
Я, припомнивши всё дело,
Допытаться захотела:
Куда делся корешок?
Виктор спал. К нему украдкой
Под сорочку я рукой.
Отвернула… Глядь, а гадкий
Корешок висит дугой.
На него я посмотрела,
Он сложился грустно так.
Под моей рукой несмелой
Подвернулся, как червяк.
Ко мне смелость возвратилась -
Был не страшен этот зверь.
Наказать его хотелось
Хорошенько мне теперь.
Ухватив его рукою,
Начала его трепать.
То сгибать его дугою,
То вытягивать, щипать.
Под рукой он вдруг надулся,
Поднялся и покраснел.
Быстро прямо разогнулся,
И как палка затвердел.
Не успела я моргнуть, -
На мне Виктор очутился:
Надавил мне больно грудь,
Поцелуем в губы впился.
Стан обвил рукою страстно,
Ляжки в стороны раздвинул,
И под сердце свой ужасный
Корешок опять задвинул.
Вынул, снова засадил,
Вверх и стороны водил,
То наружу вынимал,
То поглубже вновь совал.
И прижав к себе руками,
Все что было, сколько сил,
Как винтом между ногами
Корешком своим водил.
Я, как птичка, трепетала,
Но не в силах уж кричать,
Я, покорная, давала
Себя мучить и терзать.
Ах, сестрица, как я рада,
Что покорною была:
За покорность мне в награду
Радость вскорости пришла.
Я от этого страданья
Стала что-то ощущать.
Начала терять сознанье,
Стала точно засыпать.
А потом пришло мгновенье…
Ах, сестрица, милый друг,
Я такое наслажденье
В том почувствовала вдруг.
Что сказать про то нет силы
И пером не описать.
Я до смерти полюбила
Так томиться и страдать.
За ночь раза три бывает,
И четыре, даже пять
Милый Виктор заставляет
Меня сладко трепетать.
Спать ложимся, первым делом
Муж начнёт со мной играть,
Любоваться моим телом,
Целовать и щекотать.
То возьмёт меня за ножку,
То мне грудку пососёт…
В это время понемножку
Корешок его растёт.
А как вырос, я уж знаю,
Как тут надо поступать:
Ноги шире раздвигаю,
Чтоб поглубже загонять.
Через час-другой, проснувшись,
Посмотрю, мой Виктор спит.
Корешок его, согнувшись,
Обессилевший лежит.
Я его поглажу нежно,
Стану дёргать и щипать.
Он от этого мятежно
Поднимается опять.
Милый Виктор мой проснется,
Поцелует между ног.
Глубоко во мне забьётся
Его чудный корешок.
На заре, когда так спится,
Виктор спать мне не даёт.
Мне приходится томиться,
Пока солнышко взойдёт.
Ах, как это симпатично.
В это время корешок
Поднимается отлично
И становится как рог.
Я спросонок задыхаюсь,
И тогда начну роптать.
А потом, как разыграюсь,
Стану мужу помогать.
И руками, и ногами
Вокруг него я обовьюсь,
С грудью грудь, уста с устами,
То прижмусь, то отожмусь.
И сгорая от томленья,
С милым Виктором моим
Раза три от наслажденья
Замираю я под ним.
Иногда и днём случится -
Виктор двери на крючок,
На диван со мной ложится
И вставляет корешок.
А вчера, представь, сестрица,
Говорит мне мой супруг:
Прочитал я в газете
О восстании славян.
И какие только муки
Им пришлось переживать,
Когда их башибузуки
На кол начали сажать.
- Это, верно, очень больно? -
Мне на ум пришло спросить.
Рассмеялся муж невольно
И… задумал пошутить.
- Надувает нас газета, -
Отвечает мне супруг, -
Что совсем не больно это
Докажу тебе мой друг.
Я не турок, и, покаюсь,
Дружбу с ними не вожу,
А на кол, уж я ручаюсь,
И тебя я посажу.
Обхватил меня руками
И на стул пересадил.
Вздёрнул платье и рукою
Под сиденье подхватил.
Приподнял меня, поправил
Себе что-то, а потом
Поднял платье и заставил
На колени сесть верхом.
Я присела, и случилось,
Что всё вышло по его:
На колу я очутилась
У супруга своего.
Это вышло так занятно,
Что нет сил пересказать.
Ах, как было мне приятно
На нём прыгать и скакать.
Сам же Виктор, усмехаясь
Своей шутке, весь дрожал.
И с коленей, наслаждаясь,
Меня долго не снимал.
- Подожди, мой друг Анетта,
Спать пора нам не пришла.
Не уйдет от нас подушка,
И успеем мы поспать.
А теперь не худо, душка,
Нам в лошадки поиграть.
- Как, в лошадки? Вот прекрасно!
Мы не дети, - я в ответ.
Тут он обнял меня страстно
И промолвил: - Верно, нет.
Мы не дети, моя милка,
Но представь же, наконец,
Будешь ты моя кобылка,
А я буду жеребец.
Покатилась я со смеху.
Он мне шепчет: «Согласись.
А руками для успеху
На кроватку обопрись».
Я нагнулась. Он руками
Меня крепко обхватил.
И мне тут же меж ногами
Корешок свой засадил.
Вновь в блаженстве я купалась,
С ним в позиции такой.
Всё плотнее прижималась,
Позабывши про покой.
Я большое испытала
Удовольствие опять.
Всю подушку искусала
И упала на кровать.
Здесь письмо своё кончаю.
Тебе счастья я желаю.
Выйти замуж и тогда
Быть довольною всегда.
©Иван Барков
Не славного я здесь хочу воспеть Приапа,
Хуям, что всем глава, как езуитам папа,
Но в духе я теперь сраженье возвещать,
В котором все хуи должны участье брать,
И в славу их начать гласить пизду такую,
Котора первенства не уступает хую.
Везде она его, ругаясь, презирает,
Всё слабостью его предерзко укоряет
И смело всем хуям с насмешкой говорит:
- Из вас меня никто не может усладить.
Во всех почти местах вселенной я бывала
И разных множество хуёв опробовала,
Но не нашла нигде такого хуя я,
Чтоб удовольствовать досыта мог меня,
За что вы от меня все будете в презреньи
И ввек я против вас останусь в огорченьи,
Которое во мне до тех продлится пор,
Пока не утолит из вас кто мой задор,
Пока не сыщется толь славная хуина,
Который бы был толст, как добрая дубина,
Длиною же бы он до сердца доставал,
Бесслабно бы как рог и день и ночь стоял
И, словом, был бы он в три четверти аршина,
В упругости же так, как самая пружина.
Хуи, услышавши столь дерзкие слова,
Пропала, - мнят, - с пиздой ввек наша голова,
С тех самых пор, как мы на свете обитаем
И разные места вселенной обтекаем,
Таскаемся везде, уже есть с двадцать лет,
И думаем, что нас почти весь знает свет,
Ругательств же таких нигде мы не слыхали,
Хоть всяких сортов пизд довольно мы ебали.
Что им теперь начать, сбирают свой совет.
Знать, братцы, - говорят, - пришло покинуть свет,
Расстаться навсегда с злодейскими пиздами,
С приятнейшими нам ебливыми странами.
Мы вышли, кажется, длиной и толстотой,
И тут пизды вничто нас ставят пред собой.
Осталася в одном надежда только нам,
Чтобы здесь броситься по бляцким всем домам,
Не сыщится ль такой, кто нас бы был побольше,
Во всем бы корпусе потверже и потолще,
Чтоб ярость он пизды ебливой утолил
И тем её под власть навек бы покорил.
Последуя сему всеобщему совету
Раскинулись хуи по белому все свету,
Искали выручки по всем таким местам,
Где только чаяли ебливым быть хуям.
По щастью хуй такой нечаянно сыскался,
Который им во всём отменным быть казался:
По росту своему велик довольно был
И в свете славнейшим ебакою он слыл,
В длину был мерою до плеши в пол-аршина,
Да плешь в один вершок - хоть бы куды машина.
Он ёб в тот самый час нещастную пизду,
Которую заеть решили по суду
За то, что сделалась широка через меру,
Магометанскую притом прияла веру;
Хоть абшита совсем ей не хотелось взять,
Да ныне иногда сверх воли брать велят.
Хуи, нашед его в толь подлом упражненье,
Какое сим, - кричат, - заслужишь ты почтенье?
Потщися ты себя в том деле показать,
О коем мы хотим теперь тебе сказать.
Проговоря сие, пизду с него снимают,
В награду дать ему две целки обещают,
Лишь только б он лишил их общего стыда,
Какой наносит им ебливая пизда.
Потом подробно всё то дело изъясняют
И в нем одном иметь надежду полагают.
Что слыша, хуй вскричал: «О вы, мои муде!
В каком вам должно быть преважнейшем труде.
Все силы вы свои теперя истощайте
И сколько можете мне крепость подавайте».
По сих словах хуи все стали хуй дрочить
И всячески его в упругость приводить,
Чем он оправившись так сильно прибодрился,
Хотя б к кобыле он на приступ так годился.
В таком приборе взяв, к пизде его ведут,
Котора, осмотрев от плеши и до муд,
С презреньем на него, и гордо закричала:
- Я больше в два раза тебя в себя бросала.
Услышав хуй сие с досады задрожал,
Ни слова не сказав, к пизде он подбежал.
Возможно ль, - мнит, - снести такое огорченье?
Сейчас я с ней вступлю в кровавое сраженье.
И тотчас он в нее проворно так вскочил,
Что чуть было совсем себя не задушил.
Он начал еть пизду, все силы истощая,
Двенадцать задал раз, себя не вынимая,
И ёб её, пока всю плоть он испустил,
И долго сколь стоять в нём доставало сил.
Однако то пизде казалося всё дудки.
Еби, - кричит она, - меня ты целы сутки,
Да в те поры спроси, что чувствую ли я, -
Что ты прескверный сын, хотя ебёшь меня,
Ты пакостник, не хуй, да так назвать, хуёчек,
Не более ты мне, как куликов носочек.
Потом столкнула вдруг с себя она ево,
Не стоишь ты, - сказав, - и секеля мово,
Когда ты впредь ко мне посмеешь прикоснуться,
Тебе уж от меня сухому не свернуться,
Заёбинами ты теперь лишь обмочён,
А в те поры не тем уж будешь орошён,
Я скверного тебя засцу тогда, как грека,
И пострамлю ваш род во веки и в век века.
Оправясь от толчка, прежалкий хуй встаёт
И первенство пизде перед собой даёт,
Хуи ж, увидевши такое пострамленье,
Возможно ль снесть, - кричат, - такое огорченье?
Бегут все от пизды с отчаяния прочь,
Конечно, - говорят, - Приапова ты дочь.
Жилища все свои навеки оставляют
И жить уж там хотят, где жопы обитают.
По щастью их тот путь, которым им иттить
И бедные муде в поход с собой тащить,
Лежал мимо одной известной всем больницы,
Где лечатся хуи и где стоят гробницы
Преславных тех хуёв, что заслужили честь.
И память вечную умели приобресть.
За долг они почли с болящими проститься,
Умершим напротив героям поклониться.
Пришед они туда всех стали лобызать
И странствия свого причину объявлять,
Как вдруг увидели старинного знакомца
И всем большим хуям прехрабра коноводца,
Который с года два тут в шанкоре лежит,
От хуерыка он едва только дышит.
Хотя болезнь его пресильно изнуряла,
Но бодрость с тем совсем на всей плеши сияла.
Племянником родным тому он хую был,
Который самого Приапа устрашил.
Поверглись перед ним хуи все со слезами
И стали обнимать предлинными мудами.
Родитель будь ты нам, - к нему все вопиют, -
Пизды нам нынече проходу не дают,
Ругаются всё нам и ни во что не ставят,
А наконец они и всех нас передавят.
Тронися жалостью, возвысь наш род опять
И что есть прямо хуй, ты дай им это знать.
Ответ был на сие болящего героя:
- Я для ради бы вас не пожалел покоя,
Но видите меня: я в ранах весь лежу,
Другой уже я год и с места не схожу,
От шанкора теперь в мученьи превеликом
И стражду сверх того пресильным хуерыком,
Который у меня мои все жилы съел.
Такой болезни я в весь век свой не имел;
Стерпел ли б я от пизд такое оскорбленье -
Я б скоро сделал им достойно награжденье.
Такой ответ хуёв хоть сильно поразил,
Однако не совсем надежды их лишил.
Вторично под муде все плеши уклоняют,
К войне его склонить все силы прилагают.
Одно из двух, - кричат, - теперь ты избери:
Иль выдь на бой с пиздой, иль всех нас порази.
Тронулся наш герой так жалкою мольбою.
Ну, знать, что, - говорит, - дошло теперь до бою,
Вить разве мне себя чрез силу разогнуть
И ради уже вас хоть стариной тряхнуть.
Проговоря сие, тот час он встрепенулся,
Во весь свой стройный рост проворно разогнулся,
В отрубе сделался с немногим в три вершка,
Муде казалися как будто два мешка,
Багряна плешь его от ярости сияла
И красны от себя лучи она пускала.
Он ростом сделался почти в прямой аршин
И был над прочими как будто господин.
Хуи, узрев его в столь красной позитуре,
Такого хуя нет, - кричат, - во всей натуре,
Ты стоишь назван быть начальником хуёв,
Когда ни вздумаешь, всегда ети готов.
Потом, в восторге взяв, на плеши подымают,
Отцом его своим родимым называют,
Всяк силится ему сколь можно услужить
И хочет за него всю плоть свою пролить.
Несут его к пизде на славное сраженье.
Будь наше ты, - кричат, - хуино воскресенье.
С такою помпою к пизде его внесли,
Что связи все её гузенны потрясли -
Она вскочила вдруг и стала в изумленьи,
Не знала, что начать, вся будучи в смятеньи.
А хуй, узрев пизду, тотчас вострепетал,
Напружил жилы все и сам весь задрожал,
Скочил тотчас с хуёв и всюду осмотрелся,
Подшед он к зеркалу, немного погляделся,
Потом к ней с важностью как архерей идёт
И прежде на пизду хуерыком блюёт,
А как приближился, то дал тычка ей в губы.
Мне нужды нет, - вскричал, - хоть были б в тебе зубы.
Не трушу я тебя, не страх твои толчки,
Размычу на себя тебя я всю в клочки
И научу тебя, как с нами обходиться,
Не станешь ты вперед во веки хоробриться.
По сих словах тотчас схватил пизду за край.
Теперя, - говорит, - снесу тебя я в рай.
И стал её на плешь тащить сколь было силы.
Пизда кричит: «Теперь попалась я на вилы».
Потом, как начал он себя до муд вбивать,
По всей её дыре как жерновы орать,
Пизда, почувствовав несносное мученье,
Умилосердися и дай мне облегченье,
Клянусь тебе, - кричит, - поколь я стану жить,
Почтение к хуям ввек буду я хранить.
Однако жалоб сих не внемля хуй ни мало
До тех пор ёб, пока движенья в ней не стало.
А как увидел он, что чувства в ней уж нет,
То, вышед из неё, сказал: «Прости, мой свет,
И ведай, что хуи пред вами верх имеют,
Пизды их никогда пренебрегать не смеют,
Но должны к ним всегда почтение иметь,
Безотговорочно всегда давать им еть».
С тех самых пор хуи совсем пизд не страшатся,
Которы начали пред ними возвышаться,
И в дружестве они теперича живут,
Хуи пизд завсегда как надобно ебут.
По окончании сего толь славна бою
Прибегли все хуи к прехраброму герою,
Припадши начали от радости кричать:
- Нам чем великого толь мужа увенчать,
Который весь наш род по-прежнему восставил,
Геройство же свое до самых звезд прославил.
Мы вместо лавр тебя пиздами уберём
И даже до небес хвалой превознесём.
Красуйся, наш герой, и царствуй над пиздами,
Как ты начальствуешь над всеми здесь хуями.
© Иван Барков
1
Однажды зимним вечерком
В борделе на Мещанской
Сошлись с расстриженным попом
Поэт, корнет уланский,
Московский модный молодец,
Подьячий из Сената
И третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк, пуншу осушив бокал,
Лёг с блядью молодою
И на последок откачал
Горячею елдою.
2
Кто всех задорнее ебёт?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду кудрявую дерёт,
Горя, как столб румяный?
О! Землемер ты пизд и жоп! -
Блядун трудолюбивый,
Хвала тебе! Расстрига поп!
Приапа жрец ретивый,
В четвертый раз - ты плешь впустил
И снова щель раздвинул,
В четвертый - впятил, вколотил
И хуй повисший вынул!
3
Повис! Вотще своей рукой
Елду Малашка дрочит,
И плешь сжимает пятернёй,
И волосы ерошит!
Вотще! Под бешеным попом
Лежит она, тоскует
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует.
Вотще! Елдак лишился сил;
Как воин - в тяжкой брани,
Он пал - главу свою склонил -
И плачет в нежной длани.
4
Так иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Вотще полуночных часов
Корпит над хладной одой.
Пред ним несчастное дитя -
И вкривь - и вкось - и прямо
Он, слово звучное, кряхтя,
Ломает в стих упрямо.
Так блядь трудилась под попом,
Но не было успеха,
Не становился хуй дыбом,
Как будто бы для смеха.
5
Зарделись щёки, бледный лоб
Стыдом воспламенился;
Готов с постели спрыгнуть поп,
Но вдруг остановился.
Он видит: в ветхом сюртуке,
С спущенными штанами,
С хуиной длинною в руке -
С отвислыми мудями
Явилась тень - идёт к нему
Дрожащими стопами,
Блистая сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.
6
«Что сделалось детине тут?» -
Вскричало привиденье! -
- «Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможенье,
Предатель хилый изменил -
Не хочет уж яриться».
«Но что ж, ебёна мать, забыл
В беде ты мне молиться?»
- «Но кто ты?» - вскрикнул Ебаков,
Вздрогнув от удивленья!
«Твой друг - твой гений! Я - Барков!»
Сказало привиденье.
7
И страхом поражённый поп
Не мог сказать ни слова, -
Свалился на пол - будто сноп -
К ножищам он Баркова.
«Восстань! Любезный Ебаков!
Восстань! - Повелеваю!
Всю ярость праведных хуёв
Тебе я возвращаю.
Поди, еби Малашку вновь».
О чудо! Хуй ядрёный
Встаёт, кипит в мудищах кровь
И кол торчит взьярённый.
8
«Ты видишь, продолжал Барков,
Я вмиг тебя избавил,
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил!
Никто! - Так мать я их в пизду! -
Хвалы мне их не нужны -
Лишь от тебя услуг я жду -
Пиши - в часы досужны.
Возьми задорный мой гудок,
Играй - как ни попало,
Вот звонки струны - вот смычок,
Ума ль в тебе не стало?
9
Не пой меня, как пел Бобров,
Ни Шаликова слогом.
Шахматов, Шаховской, Шишков,
Проклятый скифским богом.
К чему без смысла подражать -
Бессмысленным поэтам?
Последуй лишь, ебёна мать,
Благим моим советам:
И будешь из певцов певец,
Клянусь своей елдою -
Ни чёрт! Ни девка! - Ни чернец!
Не здремлет пред тобою!!!
10
«Барков! Доволен будешь мной!» -
Провозгласил детина.
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопы красоты
Не раз попом измялась,
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной,
Как будто плешь багрова,
Явилось солнце за горой -
Средь неба голубого.
11
И стал поэтом Ебаков.
Поёт, да припевает,
Везде гласит: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает.
Пером владеет, как елдой, -
Певец, он всех славнее;
В трактирах, кабаках герой,
На бирже всех сильнее.
И стал ходить из края в край
С гудком, смычком, мудями,
И на Руси - вкушает рай!
Бумагой - и пиздами.
12
И там - где вывеска елдак
На низкой ветхой кровле,
И там - где только спит монах,
И в капище, торговле,
Везде затейливый поэт
Поёт свои куплеты
И всякий день в уме твердит
Баркова все советы.
И бабы - и хуистый пол,
Дрожа ему вещали.
И только перед ним подол
Девчонки подымали.
13
И стал расстрига богатырь,
Как в масле сыр кататься.
Однажды в женский монастырь,
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
И старый нежный секелёк
Заныл и зашатался, -
Как вдруг ворота на замок,
И пленным поп остался.
14
И девы в келью повели
Поэта Ебакова.
Постель там шаткая в пыли
Явилася дубова;
И поп в постелю нагишом
Ложится поневоле,
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
А щель идет вдоль брюха,
Тиран для бедного попа
Проклятая старуха!
15
Честную матерь откачал
Пришлец благочестивый,
И ведьме страждущей вещал
Он с робостью стыдливой: -
«Какую пищу восприму?»
«А вот, мой свет, какую!
Послушай, скоро твоему
Не будет силы хую.
Тогда ты будешь каплуном,
А мы прелюбодея -
Закинем в печку вечерком
Как жертву Асмодея».
16
О ужас! Бедный мой певец,
Что станется с тобою?
Уж близко дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу,
Ты блядь усердьем не пленишь,
Под хуем поседелу.
Кляни заёбины отца!
И матери - прореху -
Восплачьте - нежные сердца,
Здесь дело не до смеху.
17
Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей обитает.
О вид, угодный небесам!
Игуменью честную
Ебёт по целым он часам
В пизду её седую.
Ебёт - но пламенный елдак
Слабеет боле, боле,
Он вянет, как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.
18
Увы, настал ужасный день.
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водворилось,
Но хуй детины не встаёт.
Несчастный! - Устрашился,
Вотще муде себе трясёт,
Напрасно лишь трудился:
Надулся хуй, растёт, растёт,
Подымется лениво -
Он снова пал - и не встаёт,
Смутяся горделиво.
19
Но вот, скрипя, отверзлась дверь.
Игуменья подходит,
Гласит: «Ещё пизду измерь»
И взорами поводит,
И в руку хуй... Но он лежит,
Лежит и не ярится,
Щекотит нежно - тщетно, спит,
Дыбом не становится.
«Добро!», - игуменья рекла
И вмиг от глаз сокрылась.
Душа детины замерла,
И кровь остановилась.
20
Расстригу мучила печаль,
И сердце сильно билось,
Но время мчалось быстро вдаль,
И тёмно становилось.
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала,
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала,
Купец уж лавку запирал,
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.
21
И в келье тишина была.
Вдруг, - стены пошатнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежал
Во тьме угрюмой ночи.
Баркова призрак вдруг предстал
Священнику пред очи:
В зелёном ветхом сюртуке,
С спущенными штанами,
С хуиной длинною в руке,
С отвислыми мудями.
22
- «Скажи, что дьявол повелел?».
- «Надейся, не страшися».
- «Увы, что мне дано в удел?
Что делать мне?» - «Дрочися!»
И грешник стал муде трясти.
Тряс, тряс - и вдруг проворно
Стал хуй всё вверх да вверх расти,
И кол торчит задорно.
Багрово плешь огнём горит,
Муде клубятся сжаты,
В могучих жилах кровь кипит,
И кол восстал мохнатый.
23
Вдруг начал щёлкать ключ в замке,
Со стуком дверь открылась,
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являют гнев черты лица,
Пылает взор собачий.
Но ебли грозного певца
И хуй нашла стоячий
Она узрела - пала в прах,
Со страху - обосралась...
Трепещет бедная в слезах
И с духом тут рассталась.
24
- «Ты днесь свободен, Ебаков!», -
Сказала тень расстриге.
Мой друг! Успел найти Барков
Развязку сей интриге.
Беги! Открыта дверь была -
Тебе не помешают.
Но знай, как добрые дела
Святые награждают.
Усердно ты воспел меня,
И вот тебе награда!»
Сказал - исчез - и здесь, друзья,
Окончилась баллада.
А. С. Пушкин
(Пер. OuttY)
Оригинал здесь